Ткаченко Александр - Облом. Стихи и поэмы: Вавилонская пашня; Блуждающая боль; Пьяный угол; Ангел секса; Точка в пространстве и др. / Редактор В.А. Шапошникова. Художник Виктор Скрылев.

Ткаченко Александр - Облом. Стихи и поэмы: Вавилонская пашня; Блуждающая боль; Пьяный угол; Ангел секса; Точка в пространстве и др

Редактор В.А. Шапошникова. Художник Виктор Скрылев.

Издательство: МП «МИК», М. 1993. 208 с. Мягкий переплет. Формат: 60х84/16 (140х200).

Книга известного русского поэта Александра Петровича Ткаченко. В ней собраны стихи и поэмы разных лет, с начала семидесятых до настоящего времени. Его стихам всегда были свойственны яркая метафоричность, гротеск, лиризм и мужская сила, энергетика.

В сущности, здесь две книги под одной обложкой. Художник Виктор Скрылев - соавтор полноправный. Еще не прочитав ни строчки, только полистав бегло иллюстрации, можно понять, что "облом" - это символ наших времен: клубки человеческих тел, слепленных то ли любовью, то ли ненавистью. Эмоциональной чрезмерности поэта, "сильному магнитному полю чувств" как бы соответствует изобразительная чрезмерность шаржа. Но последний, неся заряд чрезмерности, несет одновременно и заряд иронии, несколько остужающий эмоциональный накал. Очевидна полемика художника с поэтом: спокойнее, не надо так возбуждаться - мир неизменен, на смену старой глупости приходит новая, еще более соблазнительная. И наши упования и разочарования - все это, увы, не ново. Так же, как и бумеранги, поражающие метателей (то бишь мечтателей). И вообще: все это было бы так грустно, если бы не было так уродливо и смешно. Хотя моменты иронии и самоиронии ("Лихорадочный мэн"), даже сарказма присутствуют и у поэта, но они вовсе не определяющи. Если художник смог преодолеть современность - пусть только в шарже, - то поэт все еще в процессе никак не удающегося преодоления. На сломе времен он чувствует себя "одним из обломков империи Сталина". И даже когда я обнимаю любимую, она шепчет - "У тебя объятья - ну прямо железные..." А я не хочу быть железным, ибо знаю происхождение этой силы, но поделать ничего не могу - я сын своего отца, а отец мой - сын своей эпохи, эпохи железного занавеса. Даже страсть к обновлению и неукротимое желание все изменить и самому измениться - тоже из прошлого, привыкшего насиловать и подминать. В сущности, и стиль Александра Ткаченко можно определить как волюнтаристский. Двери истины он хочет вскрыть немедленно. Взрывая заряды метафор (точнее - фейерверки, предназначенные скорее украшать, чем работать), орудуя ломом рассудка, насилуя синтаксис, он наконец утомляется и соскальзывает в рефлексию, с независимым видом прохаживаясь у так и не открывшейся двери. Читать книгу трудно - утомляет возбуждение, которое ничем не разрешается. А. Ткаченко иногда называют учеником Вознесенского. Влияние, которое оказал на Ткаченко Вознесенский, очевидно. Можно сказать, что, если изобретательный волюнтарист Вознесенский, потоптавшись у запертой двери, отвлекает наше внимание ярким и живым тропом - этаким сквознячком из ее замочной скважины, то Ткаченко - волюнтарист наивный - наоборот, с помощью метафоры у нас же на глазах старается вскрыть эту чертову дверь, но - безуспешно. Ткаченко пытается идти дальше именно с того места, на котором Вознесенский остановился. Но, увы, без смены метода это вряд ли возможно. Потому, наверное, у Вознесенского и нет последователей... Удачи Ткаченко, на мой взгляд, там, где он сменяет экипировку, остужает накал, сдерживает размах ассоциаций. Тогда на смену сбивчивой одержимости приходит проясняющая внятность, тогда - в основном в свободных стихах - возникает "пас из темноты": пусть не солнечный свет, но "солнечные блики". И они есть в этой трудной, репортажно-современной, очень нервной и растерянно-мучительной книге, в которой неблагополучие мира - в ней нет счастливых сюжетов - рифмуется с неблагополучием личности.